О частом присутствии Роджера Эберта на киноблоге «Я о кино»:
Наверное вы успели заметить,что на нашем блоге время от времени появляются статьи с сайта rogerebert.com. Я давно люблю всё, что пишет один из величайших американских кинокритиков Роджер Эберт. Он очень известен в США и во всём мире, поэтому все, кто предан кинематографу, так или иначе встречаются с именем Роджер Эберт.
Вот несколько фактов о Роджере Эберте:
- Все кинофестивали мира были в его распоряжении, у сотен актёров он взял интервью.
- Он входил в жюри самых престижных кинофорумов планеты.
- Им написаны десятки книг о кино.
- Он сам интереснейший собеседник и часто был гостем телевизионных программ, посвящённых кино до недавнего времени.
- К сожалению, он перенёс тяжёлую болезнь, в результате которой потерял свой голос и внешний вид.
Будучи человеком открытым и мужественным, он рассказал обо всём в своём блоге, разрешил сфотографировать себя, чтобы исключить всякие сплетни и домыслы на свой счёт. Каждый день на его сайте можно увидеть новые посты о кино, он совсем недавно посетил фестиваль в Торонто и как всегда написал о своих впечатлениях. На одной из передач он присутствовал со своей женой Чэз, где говорил специально подобранным компьютерным голосом, шутил, не позволял себя жалеть.
Роджер Эберт начал публиковать воспоминания из своей невероятно насыщенной жизни, он очень торопится поделиться со всеми нами своими наблюдениями, потому что не очень верит, что его ждёт долгая жизнь. Воспоминания вошли в книгу под названием «Сама жизнь» , я подумала, что о таком человеке будет очень интересно узнать нашим постоянным посетителям.
Теперь, когда вы увидите надпись о том, что статья взята с сайта Роджера Эберта, вы с уважением отнесётесь к его мыслям и рассуждениям о фильме, зная, как этот человек сражается со своей смертельной болезнью каждый день, каждую минуту. Я здесь всего лишь связующее звено между двумя языками — английским и русским.
«Я родился в кино своей собственной жизни. Картинки стояли перед глазами, звук окружал меня со всех сторон, сюжет не всегда обязательно развивался. Я не помню, как я увлёкся кино, но оно по-прежнему меня увлекает. Сначала кадры всплывают в памяти без всякой последовательности, словно в фильме Бергмана «Персона» — картина обрывается, а потом начинается вновь. Я лежу на животе на дорожке перед домом, уставившись глазами в процессию муравьёв. Я пока не знаю, что это такое. Я уже видел кузнечиков и божьих коровок. Мой дядя Боб протягивает мне мухобойку рабочей стороной, я хватаюсь за неё и пытаюсь сделать первые шаги.
У Хэла Холмса красный трёхколёсный велосипед, я реву, потому что хочу такой же. Мои родители помещают таинственные трубки в рот и выдыхают клубы дыма. Я не хочу есть, но моя тётя Марта садит меня к себе на колени и обещает ущипнуть, если я не открою рот. Гэри Уикофф сидит напротив меня в кухне и спрашивает меня, сколько мне стукнуло сегодня. Я загибаю три пальца. В детской школе я пытаюсь проехать на спине собаки миссис Мидроу, собака кусает меня за щёку. Меня увозят в Mercy Hospital, чтобы наложить швы. Все кричат, потому что к северу от города с рельсов сошёл поезд. Вокруг собралась толпа народу. Тётя Марта приводит доктора Коллинза, местного зубного врача. Он сообщает моей матери, Изабель, что процедура швов одинакова, если накладывать их снаружи щеки или внутри. Я начинаю вопить. Почему-то швы снаружи кажутся мне страшнее, чем в другом месте.
Мой фильм начинает проясняться. Я живу на улице Восточный Вашингтон, 410 в городе Урбана, штат Иллинойс. Номер моего домашнего телефона 72611. Мне уже никогда не забыть эти вещи. Я пробегаю по всему длиннющему коридору из гостиной в спальню, делаю кульбит в воздухе и чётко приземляюсь на своей кровати. Папа требует прекратить так делать, чтобы не переломать доски пола. Подвал почему-то пахнет зелёным луком. Настольная лампа у моей кровати похожа на водяной насос, при помощи ручек можно зажечь и потушить свет. На мне фланелевая рубашка. К перчаткам пришиты верёвочки, которые в свою очередь продеты через рукава рубашки. Я всегда теряю перчатки. Мама говорит, что сегодня отец будет меня учить завязывать шнурки. Отец:
«Это нельзя объяснить словами, просто следи за моими пальцами».
Я так до сих пор делаю. Это нельзя объяснить словами.
Когда я вернулся на улицу Восточный Вашингтон, 410 с моей женой Чэз в 1990, я увидел, что коридор совсем крошечный. У меня вдруг появилось ощущение того, что реальность перестраивается. И вдруг ощущение покалывания прокатывается волной по всему телу. Я отлично знаком с этим чувством. Я испытывал его всего раз десять за всю свою жизнь. Впервые я испытал его, когда мне было лет семь или восемь – я открыл журнал для взрослых и обнаружил, что все женщины имеют грудь. Я почувствовал это, когда отец сказал, что у него рак. У меня было такое же чувство, когда я сделал предложение о женитьбе. Да, и ещё на фестивале в Каннах на демонстрации фильма «Апокалипсис сегодня» во время исполнения «Полёта Валькирий» Вагнера.
Я был единственным ребёнком в семье. Я слышал это снова и снова. «Роджер – единственный ребёнок» Мои лучшие друзья Хэл и Гэри были тоже единственными. Мы родились в начале второй мировой войны, четыре или пять лет спустя после бэби бума, что станет своеобразным преимуществом в нашей дальнейшей жизни. Война в то время была величайшей тайной. Я знал, что мы воевали против Германии и Японии. Я знал, что дядя Билл ушёл на войну сражаться. Мне сказали, что мой отец слишком старый для этого. Он застёгивал на прищепки брюки, садился на велосипед и каждый день отправлялся на работу. В стране было нормирование продуктов. Если в лавке Хэрри Раска появлялся цыплёнок, это означало, что в воскресенье у нас на обед будет мясо. В остальное время преобладала овсянка. Масла совсем не было. Маргарин поступал в пластиковых пакетах, туда добавляли оранжевый краситель, а потом мяли его основательно как глину, чтобы он принял вид масла. Мои родители объясняли, что продавать маргарин под видом масла было противозаконно. Отец и дядя Джонни заказывали ящики с сигаретами по почте в Кентукки. Все поголовно курили. Мой отец, моя мать, мои дяди и тёти, все мои соседи, все буквально. Когда мы собирались у бабушки за большим обеденным столом, девять или десять людей одновременно дымили. Они делали это снова и снова, час за часом, словно выполняли домашнее задание.
После войны опять можно было покупать машины. Автомобили были очень длинные, широкие и вместительные. Я едва доставал до окна. Трое помещались на переднем сиденье, ещё трое и ребёнок — на заднем. Заправиться бензином можно было на станции Shell у Нормана Эрли. Он закачивал горючее вручную в прозрачный стеклянный цилиндр. Он же вручал Зелёные Марки. Самую большую опасность представляли шины, которые часто взрывались. Мы ездили по узкой Danville Hard Road. Когда приближалась другая машина, надо было сбавлять ход и заворачивать оба колеса в сторону. Вот тогда были все шансы услышать взрыв.
Когда стареешь, то можешь похвастать, что жил в прошлом. Я помню, как однажды отец сел рядом и сказал, что хочет поговорить со мной. Он сказал, что мы сбросили атомную бомбу, равную сотням бомб вместе. Я сказал, что хочу, чтобы мы сбросили сотни таких огромных бомб. Мой отец сказал:
«Не смей так говорить. Это ужасно».
Мать пришла из кухни:
«Что ужасно?»
Отец объяснил.
«Да, дорогой, Все эти бедные люди сгорели заживо».
Как я мог рассказать всё это вам? Я просто помню, что они это говорили. И все последние годы, когда я не могу больше говорить и отошёл от ежедневной суеты, я живу в основном в своей памяти и открываю в ней моменты, которые до этого были глубоко и благополучно спрятаны. На пятидесятилетие нашего выпуска в школе Пиджин Линн вспомнила, какой она была застенчивой, играя в пьесе в одном из старших классов и как ей надо было поцеловать мальчика прямо перед всей школой. Она улыбнулась:
«Этот мальчик был ты. У тебя был большой монолог, а потом я должна подойти и поцеловать тебя на глазах у всех».
Я вдруг обнаружил, что монолог по-прежнему находится в голове в целости и сохранности. У вас такое случалось? Вы внезапно находите какой-то эпизод из прошлого такой же свежий, точный во всех деталях и это удивительно. В старшей школе я подпал под влияние Томаса Вулфа:
«…камень, лист, ненайденная дверь; о камне, о листе, о двери. И о всех забытых лицах».
Сейчас я чувствую, как все эти лица возвращаются в моей памяти.
Британский сатирик Оберон Во однажды обратился к издателю Daily Telegraph, попросив читателей снабжать его информацией о его жизни в период с самого рождения по настоящий момент, объяснив эту просьбу тем, что совсем ничего не помнит из своей жизни. У меня всё прямо наоборот — я помню всё. Меня всегда посещали воспоминания без всякой связи с происходящим со мной в данный момент. Эти извлечённые из прошлого кусочки я рассматриваю и помещаю на полку. Когда я начал писать эту книгу, воспоминания поднялись на поверхность не из-за специальных усилий, а просто в потоке письма. Какое бы направление я не выбрал, воспоминания уже поджидали меня, даже если я не думал о них сознательно. Считается, что гипноз способен вызволить воспоминания из прошлого.
Когда я пишу, я, кажется, попадаю в зону состояния многих писателей, художников, музыкантов, спортсменов, ремесленников: делая что-то, я наслаждаюсь процессом и я знаток в этом деле, приходят обдуманные мысли и вот оно всё здесь. Я думаю о следующем слове не больше, чем композитор о следующей ноте.
Я жил в мире слов задолго до того, как осознал это. Как единственный ребёнок в семье, я обратился к книгам сразу, как научился читать. Появилась настойчивая потребность не только писать, но и публиковать. У меня есть школьное сочинение, напечатанное на трафаретной бумаге, что привело меня к гектографу, примитивной детской игрушке по размножению текста с подносом, где находится желатин. Ты пишешь специальными фиолетовыми чернилами, желе впитывает, а потом можно отпечатывать это на дюжине страниц пока не побледнеет текст. С этим приспособлением я писал и публиковал Новости улицы Вашингтон, которые я торжественно разносил некоторым соседям, словно это были не мои новости. Должно быть, я был очень любознательным ребёнком. В старших классах я естественным образом направился в сторону газет. В детстве я также изготовил собственное радио».
